Мстивой Ломаный, видно, не прятался от дождя. Красно-бураяношеная рубаха промокла насквозь и облепила его по пояс, кожаные штаныблестели. Он смотрел на меня безо всякого выражения и молчал, не двигаясь сместа. Страшная Спата висела у него на боку – по давнему галатскому обыкновениюон носил её справа… Он не спешил её вынимать, и кто-то другой посмотрел на этуспокойную руку и тихонько присвистнул: всё!.. Квэнно! Он и без Спаты в один мигмне шею сломает, мой жалкий меч ему не помеха. Ему не было двадцати лет, когдаон задушил волка, свалившего девушку. Потом та девушка женой ему стала, сынковродила…

…А отдохнувшие ноги меж тем сяжисто несли меня через поляну,навстречу погибели. Кинься я наутёк, воевода не стал бы догонять. Я подумала обэтом один раз и больше не вспоминала. Он молча смотрел, как я приближалась.Славомир ещё мог меня пожалеть. Мстивой не миловал никого. О том довольнорассказывали. Он и стоял-то в тени, а я на свету. Я подошла и остановилась.

– Не спущу тебе… – сказала я жалобно. И добавила:– Можешь, так защищайся!

И обдала внезапная мысль: а ну не вынет оружия?.. Предпочтётпрутиком отстегать?.. Вождь усмехнулся еле заметно. Отступил на полшага ивытащил Спату. Блеснула на лезвии узкая золотая полоска. Знаменитый меч был вполтора раза длинней моего. Не говоря уж про то, насколько сам варягпревосходил меня ростом. И силой. И длиной рук. И опытом, и возрастом, имастерством… Квэнно. Больше одного раза он всё равно меня не убьёт. Я закусилагубы и размахнулась. Как всегда, когда Славомир ставил нас, отроков, по двое ибыл мой черёд нападать.

Я до сих пор думаю – воевода рубился со мной едва ли вчетверть умения. Уж, наверное, мог загнать в кусты и крапиву, окунуть по уши вгрязь. Он не сходил с места и только оборонялся, но Спата была повсюду, какщит. Куда мне, за этот щит не проникли бы ни Плотица, ни Славомир. Он знал всеприёмы, которыми я пыталась его уязвить, видел насквозь все обманные движения,которые я вспоминала или придумывала на ходу. Высохшая под ёлкой, я взмоклаопять, проклятая косища мешала. Я всё ждала, когда он начнёт насмехаться, новоевода молчал.

Порыв резкого ветра – быть может, последний вздох ушедшейгрозы – до самых корней потряс высокие ели, сорвал с ветвей стеклянные бусы, потокомринул их вниз. Мне пришлось по спине, воеводу хлестнуло прямо в лицо. И Спата вего руках дрогнула. Полмига промедлила. Упустила мой меч, летевший вперёд, кего плечу, облепленному мокрой рубахой…

Мне поблазнилось, я чуть-чуть задела рукав. И тут же полетелапрочь кувырком. Мстивой так и не пожелал марать славную Спату, обошёлсяладонью.

Удар меня не ушиб, лишь откатил, как тряпочную, под дерево.Каким-то чудом я не выпустила меча и немедленно подхватилась, зная, что встаюна расправу… Я поднялась только на четвереньки и замерла. Воевода разглядывалсвой левый рукав, продранный у плеча. По влажной ткани плыло пятно.

Я метнула неверящими глазами на свой побитый клинок,запутавшийся в траве… по лезвию и правда тянулась почти стёртая полоса. Нет. Немогло быть.

– Достала, – сказал вождь удивлённо. Теперь ядумаю, что удивился он уж очень старательно. Но тогда мне не показалось. Яподнялась на ломкие ноги, чувствуя немоту и боль во всём теле, и поняла, чтовот сейчас разревусь.

Варяг убрал Спату в ножны и неторопливо пошёл, огибаяозеро, – в крепость, домой. Он ничего мне не сказал, но я утёрла хлюпавшийнос и побежала за ним. Я старалась не отставать и лишь думала, не обернулся быда не увидел, как я раскисла. Вождь не обернулся. А что ему оборачиваться.

В поле между лесом и воротами нас ожидали. Небо опять былоясным, и земля, промоченная доброй грозой, уже подсыхала, исходя медовымизапахами. Когда парни увидели воеводу, потом меня, хромавшую сзади, лица ихстали вытягиваться. Каждому, как мне после рассказывали, пришлось немалопомучиться и попотеть, неожиданно встретив в лесу матёрого кметя… Но воеводу?

Варяг без лишних слов показал оцарапанное плечо. И тогда-тоПлотица едва не убил меня радостным подзатыльником, а Блуд и Ярун завопили вдве глотки и разом облапили, и отпустили только для Хагена, который шёл спротянутыми руками и звал любимую внучку. Подоспел Славомир, сгрёб меня идержал много дольше, чем надлежало, но я была счастлива. Прибежала Велета,расцеловала в обе щеки и повела, заморённую, грязную, отмывать и кормить. Сомной теперь можно было есть и разговаривать, как со всеми людьми, мир живыхопять меня принял, и это был воинский мир. Я успела заметить: вождьпереглянулся со Славомиром и улыбнулся одними глазами. Странно, подумала я.Прежние мои успехи его жестоко печалили.

Девка глупая!.. Мне уж казалось – я сама застигла его уозера на поляне. И сумела достать не случайно и не потому, что он это позволил,но по собственной ловкости и сноровке, в честном единоборстве! И третье-тоиспытание – в святой храмине за гридницей, где жил Перун и где никто из нас,молодших, ещё не был ни разу, – не испытание вовсе, а так, черёд отвести…Может, тому воевода и улыбался.

Вечером Славомир сунул мне смятый красно-бурый комок.

– Бренн велел выстирать, – сказал он. – Изашить!

В старину, когда мир был справедливее, не возвышалосьпреград меж вселенными людей и Богов, не было невидимых стен, неодолимых дляплоти. Человек поднимался на небо то по мосту из стрел, метко всаженных одна вдругую, то по чудесному дереву, то по склонившейся радуге… Мог, если двигала имлюбовь, разыскать даже царство умерших, отспорить обратно канувшую было жизнь.Всего-то, как говорят, надо было очиститься банным потением, помолиться – и впуть. И Боги ходили зваными и незваными, куда только хотели. Теперь не то,теперь умирают надолго. До конца времён, до обновления мира. Даже волхвы ивожди нечасто беседуют с умершими и Богами… Про таких, как мы с побратимом,простых и несмысленных, надо ли говорить. Слишком тяжко повисли на нас обросшиегрехом поколения. Взмыл бы птицей – не пустит Злая Берёза, обиженнаяпрапращуром, схватит за ноги зверь, три дня умиравший на скользких кольяхловушки… Чтобы коснуться иного, наши слабые души должны на время выйти из тел.А для этого надо заснуть или ещё как-то забыться: тяжело заболеть, особоеснадобье проглотить…

Однажды во время вечери Ярун меня напугал. Опустил руку сложкой, повёл глазами по гриднице, и, пока я смотрела, живые глаза как будтозатягивало серым ледком. Он ещё попытался что-то сказать, но не смог, глотнулнесколько раз… и начал тихо валиться. Блуд вовремя обнял его, не дал упасть соскамьи. Блуд остался спокоен, он сам давно через это прошёл. Я, не поняв,вскинулась помочь побратиму, но меня удержали. Два воина подняли Яруна, и воеводасам открыл дверь в святилище-неметон – ту, что охраняли резные лики Богов. Мыжадно смотрели… Дверь оказалась изнутри занавешена красной вышитой тканью.Когда вносили Яруна, наружу пролился неверный отблеск огня. Больше ничего я неразглядела – и хорошо. Кмети оставили Яруна и возвратились, и я, холодея,твёрдо решила: все прежние испытания были забавой. Настоящее начиналось толькотеперь.